Разговор с Виктором Орловским про название фонда, корреляцию фондового и венчурного рынков, мультипликаторы, завышенные оценки и перегретый рынок, закрытый клуб венчурных инвесторов и как в него попасть, важность знать первым про интересные стартапы и их потребности в финансировании, кадры и программистов, технический бэкграунд, "капот" и способность разговаривать с фаундерами на одном языке, финтех, insurtech, creditech, deeptech, необанки, сервисы рассрочки, про портрет идеального стартапера, серийных предпринимателей, менеджеров и фаундеров, главный риск венчурного инвестора, способность масштабировать стартап, предпринимательский драйв, фонд как стартап, про саморазвитие и биохакинг, перспективы рынка труда через 20-30 лет, или когда исчезнут программисты, финансисты и юристы, дефицит кадров и массовую безработицу, образование, безусловный заработок, искусственный интеллект и роботизацию, криэйторов и фрилансеров.

АН: Всем привет, меня зовут Александр Надмитов. Я рад приветствовать вас в эфире нашего канала. Сегодня у нас в гостях Виктор Орловский, основатель и управляющий партнер венчурного инвестиционного фонда Fort Ross Ventures, одного из крупнейших венчурных фондов США с российскими корнями. Кратко о Викторе – он начал карьеру в технологическом подразделении банка ABN AMRO, работал в Альфа-Банке, также работал в IBM по России и СНГ, затем Виктор работал в Сбербанке, где занимал позицию старшего вице-президента и куратора цифрового бизнеса Сбербанка. В 2015 году Виктор основал фонд Fort Ross Ventures. Тема нашего сегодняшнего разговора – это тренды венчурного инвестирования.

ВО: Привет, Александр. Спасибо, что пригласил меня в студию. Я бы сказал, что у нас фонд американский и если есть какой-то небольшой корешок этого фонда, то он связан с названием и мной, с моей личностью, потому что я был партнером-основателем этого фонда. Но сейчас в партнерстве всего один партнер – это я, представляющий Россию, хотя я сам уже шестой год живу в Калифорнии, в Кремниевой долине, в деревне Менло-Парк, в котором также находятся штаб-квартира Facebook и штаб-квартира Стэнфорда. Остальные четыре партнеры – это двое израильтян и двое американцев, которые ничего общего с Россией не имеют, поэтому это не корень, не истоки, а такой маленький корешок, который ассоциирует наш фонд с Россией.

АН: Кстати, очень интересное название. У американцев это вызывает какие-то ассоциации?

ВО: Многие калифорнийцы не знают про Форт-Росс и очень заинтересованно слушают этот рассказ про местечко, которое носит название Форт-Росс. В Калифорнии принято называть фонды какими-то местными историческими названиями или местными деревнями – Menlo Ventures, Palo Alto Ventures, Altos Ventures – или достопримечательностями – та же Sequoia Capital, например. Поэтому мы решили, что принадлежность к Калифорнии — это интересно, и мы начали выбирать название, которое ассоциировало нас лучше всего. Это место находится в 80 милях к северу от Сан-Франциско и когда-то было штаб-квартирой русской миссии – настолько далеко заходили русские мореплаватели, торговцы. Это был форпост, граница Российской империи. Место тогда называлось совсем по-другому. Эта деревня была укрепленным пунктом российского представительства в Северной Америке, самой южной точкой, куда официально добирались российские первопроходцы. В 1836 году русские закончили свою миссию на Аляске, и это место как место снабжения жителей Аляски, как ферма, как форпост перестало иметь стратегическое значение. Испанцы очень хотели унаследовать эти земли, а русские власти очень не хотели им эти земли отдавать. На это побережье хлынули американские переселенцы, которым испанцы – тогда уже мексиканцы – не продавали землю, и американцы с удовольствием за достаточно большие деньги купили этот участок земли. Это была первая зарегистрированная сделка между Россией и Америкой. Мы наследники этой торговой миссии, свободного предпринимательства. Сегодня это памятник культуры, заповедник. Это очень красивый рассказ про то, как когда-то русские и американцы начали свои торговые отношения и продолжают их с разной степенью успешности по сей день.

АН: Спасибо за интересный рассказ. Виктор, у меня первый вопрос, связанный со взаимоотношениями фондового рынка и рынка венчурных инвестиций. Я хотел узнать твое мнение по поводу высоких оценок технологических компаний: недавно компания Rivian, производитель электромобилей, вышел на IPO, при этом Rivian выпустил всего 150 машин, но стоит порядка 90 млрд долларов. Даже есть ряд компаний-единорогов, у которых отрицательная прибыль. Это свидетельство политики количественного смягчения, которую проводит Федеральный Резерв США, или свидетельство пузыря, который надувается на фондовом рынке, или это все-таки бесповоротный цифровой поворот на фондовом рынке в пользу технологических компаний?

ВО: Мне сложно говорить про фондовой рынок. Мы инвестируем в стартапы, в частные компании. Та оценка, которую дает фондовый рынок тем или иным компаниям, мне кажется, не имеет ничего общего с оценками, которые дают венчурные инвесторы и капиталисты стартапам. Принято считать, что венчурные рынки ацикличны – даже не контрцикличны, а ацикличны рынкам публичным. На венчурных рынках происходят свои взлеты и падения, свои кризисы, а на фондовых происходят свои. Можно считать, что это два разных течения: на поверхности океана может быть шторм, а на глубине 1 000 метров тишина да покой. На глубине 1 000 метров, где расположен венчурный рынок, может быть буря или течения вверх-вниз, слева-направо, а на поверхности – тишина и покой. Эти рынки слабо пересекаются друг с другом. Сегодня мы видим, как большая масса денег проникает и на фондовый рынок, и на рынок венчурного капитала. Рынок венчурного капитала – это самый быстрорастущий в мире. В 2010 году весь американский фондовый рынок – это все, что было собрано и непроинвестировано фондами, и все, что было проинвестировано, но с чего не было exit, так считается. Рынок был порядка 20 млрд долларов, а в 2020 году превысил 500 млрд долларов. Он вырос почти в 30 раз. Это серьезный рост. Фондовый рынок больше 50 трлн долларов, рынок корпоративных облигаций еще порядка 40-50 трлн долларов. Это рынок совокупных 100 трлн, а рынок венчурного капитала – всего несколько сот млрд. несмотря на большой рост, это очень маленький рынок. При этом больше 85% компаний, выходящих на публичный рынок, имеют в своем составе стартовый венчурный капитал, то есть огромное количество компаний, которые приходят сегодня на публичный рынок, внутри имеют венчурные деньги. Сам венчурный капитал очень маленький по сравнению с капиталом публичным, но очень агрессивный, мегарискованный. На мой взгляд, то, что произошло с рынком электромобилей, – это уверенность публичных инвесторов в том, что рынок автомобилей в целом очень сильно поменяется, что на него придет массовый электромобиль, что компании, которые не производят электромобили, останутся на задворках истории и их место займут компании, которые производят электромобили. Мы видим это по Tesla, которая стоит более 1 трлн долларов, и по другим компаниям. Этот перекос может быть на рынке публичном. Сегодня венчурный рынок вполне здоровый, конкурентоспособный и непереоцененный. Венчурный рынок не имеет общей массы, потому что каждый венчурный фонд фокусируется на отдельной географии, фокусируется на индустрии и на стадиях, поэтому он очень сильно сегментирован. Если на нем есть пузыри, на нем надуваются пузыри в отдельных сегментах, в отдельных странах. Он значительно менее ликвиден, чем публичный рынок. На публичном рынке вы захотели завтра выйти из компании – она стала падать в цене, вы потеряли деньги – но вы очень быстро превратили акции в ликвидность, в кэш. В нашем бизнесе вы так быстро превратить акции иностранной частной компании в кэш не можете. Это очень неликвидный рынок – он рискованный, высокодоходный, но неликвидный. На нем нет таких колебаний – на нем колебания ограничены. Эти колебания всегда не по целому венчурному рынку происходят, а в отдельных индустриях, в отдельных странах, стадиях. Если говорить о том же венчурном рынке электромобилей или connected cars, можно сказать, что там есть небольшой перегрев. Это не значит, что на всех остальных рынках, во всех остальных стадиях перегрев есть. Я считаю, что есть перегрев на рынке финтеха: мы видим, что компании поднимают раунды по все большим мультипликаторам (сначала 20X к revenue, потом стали 30X к revenue, потом они стали 60X к revenue). Мы видим небольшой нагрев рынка финтеха в нескольких ключевых областях – это необанки (прежде всего Америка и Англия) и payments (все, что касается платежей). Если мы говорим про инфраструктуру финтеха, там нет перегрева, там нормальные мультипликаторы. Если мы говорим про страховой рынок (insurtech), там был перегрев, который сегодня сошел на нет, там нормальный здоровый мультипликатор. Резюме очень простое: ацикличные фондовые рынки живут в парадигме рисков рынка, венчурные рынки живут в парадигме рисков execution: чем более ранняя стадия, тем меньше венчурные инвесторы принимают на себя рыночных рисков. Пока вы доживете до IPO два-три-четыре или восемь-десять лет (если вы на ранней стадии), какой будет рынок, никто не знает. Вы вкладываете в рост отдельной компании, вы вкладываете в тренд технологический, в то, что вы думаете технологически произойдет с миром, и вы вкладываете в рост отдельных компаний, поэтому вы не несете на себе практически никаких рыночных рисков. В момент инвестирования еще долго до момента exit.

АН: В чем состоит искусство венчурного инвестирования – необходимо вкладываться в технологию, которая уже существует и которая в ближайшей перспективе будет обещающей, найти правильную команду и проинвестировать в эту команду. Это так?

ВО: Я думаю, что венчурный бизнес можно определить меньше как искусство, как любой другой бизнес, и больше как фабрику. Когда я начинал венчурный бизнес, мне многие говорили: «golden touch», «это искусство», «это совсем не похоже на то, чем ты занимался в своей предыдущей карьере» (я был оператором). Многие мне говорили: «Виктор, ты не в операторском бизнесе». Лично я себя не считаю, что нахожусь не в операционном бизнесе, – я стартап, мы развиваем семейство наших венчурных фондов (их четыре под нашим управлением), общий объём инвестиций под управлением более 600 млн долларов. Я не считаю, что я занимаюсь искусством, – я занимаюсь операционной деятельностью, я строю фабрику. У венчурного инвестора есть две ключевые компетенции. Если вы себе представите подзорную трубу, в которую вы разглядываете стартапы, в которые собираетесь инвестировать, – это география, индустрия и стадия. Вы фокусируетесь на какой-то стадии, индустрии и географии (более широкий спектр или менее широкий). Вы stage agnostic, но инвестировать только в финтех, вы можете инвестировать в финтех на ранней стадии только в Америке. Зависит от того, куда вы целитесь. Там, куда вы целитесь, есть какое-то облако стартапов. Если вы первый, к кому приходят за деньгами стартапы, или вы первый узнаете о потребностях стартапа привлечь деньги, вы получаете лучший шанс инвестировать, чем тот, кто придет вторым после вас. Второй получает больше шансов проинвестировать в хорошие компании, чем третий, который придет после первого и второго. 1 получает всю поляну, он срыает те грибы, которые ему больше нравятся, второй срывает только те грибы, которые остались от первого, и так далее. Поэтому существует на рынке большое количество людей, которые рвут на себе последние волосы и говорят: «Это мы были те люди, которые не проинвестировали в Google, мы могли, но не проинвестировали». Тем не менее большинство хороших инвесторов получает доступ к стартапам первыми, и это главное, ключевое конкурентное преимущество любого венчурного инвестора. Второе конкурентное преимущество – это разобраться, к чему вы имеете доступ, что из этого хорошее, а что плохое. В этом случае вы должны понимать тренды, разбираться в командах, понимать, чем одна команда отличается от другой. Второй скилл менее важен, чем первый, потому что второй приобретаем с опытом, с набором правильных людей. Первый скилл (как получить доступ ко всему, что имеет деньги в вашем фокусе, первыми), – это очень важный скилл, и, на мой взгляд, нашему фонду удалось в хорошей степени построить такой бренд на ранке, который позволяет нам надеяться, что мы можем получить доступ практически ко всем сделкам, которые нам интересны. Делаем мы это благодаря нашей ключевой компетенции – поиск и помощь в поиске ключевых специалистов в те стартапы, в которые мы инвестируем. Кроме business development, мы умеем давать стартапам самое ценное, что их отличает друг от друга, — это талант. Сегодня это самая большая проблема для стартапа. Деньги не проблема – они есть у большого количества инвесторов. Где взять таланты, где взять суперквалифицированных, суперпродвинутых инженеров, data scientists, моделистов, программистов? Мы предлагаем нашим стартапам воспользоваться нашими компетенциями на рынке Восточной Европы (прежде всего это Россия и страны СНГ, страны постсоветского пространства), где мы можем набирать очень талантливых людей. Инженер ведет себя как инвестор. Сегодня инженер работает два года на стартап, уходит и работает на еще один стартап два года, и так десять лет. За десять лет он строит себе портфель из пяти стартапов. Почему он не работает в одном стартапе? Он может проработать десять лет в одном стартапе и не получить ни одной копейки на выходе, потому что этот стартап оказался неуспешным и все деньги получили инвесторы, которые были preferred, а этот инженер работал фактически зря. Проработав десять лет в пяти стартапах, он повышает шансы, что один из этих стартапов сделает хороший exit и он заработает много денег. Понятно, что инженеры из Томска, Челябинска, Новосибирска так себя не ведут – они лояльнее, они очень профессиональные, дешевле стоят, у них очень хороший английский, но при этом у них нет инвесторского майндсета. Это очень важно для стартапов. Мы находим таких «суперлюдей», и сегодня мы известны на рынке Израиля и Америки как фонд, который помогает стартапам искать людей (не только бизнесы в Восточной Европе, но и очень талантливых инженеров). Мы завоевали себе место в получении доступа к тем стартапам, в которые мы хотим проинвестировать. Дальше дело техники, как отделить хороший стартап, который по-настоящему может реализовать те амбициозные планы, которые перед ним стоят, против тех, которые хотят и мечтают, но по какой-то причине не смогут реализовать эти проекты.

АН: Виктор, ты по своему бэкграунду хорошо разбираешься в программном обеспечении, в технологической начинке. Это помогло тебе. Ты можешь отличить хорошего программиста от плохого. Это помогло тебе получить конкурентное преимущество и войти в узкий круг привилегированных фондов в Кремниевой долине.

ВО: Я бы сказал, что мы один из немногих фондов в долине и вообще в мире, который был основан айтишником. Мы часто разговариваем с фаундерами (они уже подняли 5-6 раундов инвестиций (seed, pre-seed, A, B) до того, как мы пришли, мы пришли, когда они проводили уже C Round). Я начинаю разговаривать со стартапером, с фаундером и задаю вопросы, как устроена его технология, продукт, как выглядит его платформа, на которой он строит, и очень часто мне основатель (CEO) компании говорит: «Виктор, ты первый человек, который задал этот вопрос». Основу венчурных инвесторов в долине составляют либо юристы (Александр, welcome, что называется, я знаю, что у тебя юридический бэкграунд), либо финансисты. Они вообще не понимают, как смотреть под капот. Представьте человека, который выбирает себе машину: он садится за руль, садится на заднее сидение, делает тест-драйв, ему нравится, как выглядит салон и как выглядит приборная панель, ему нравится газ-тормоз, как машина себя ведет на поворотах. Он говорит: «Покупаю», но ни один покупатель не заглядывает под капот, потому что он ничего не понимает, он не знает, как что под капотом работает, он может оценить только внешне. Фаундер строил эту машину с нуля, он ее родил, много раз переделывал, чтобы она так ездила, он хочет показать своим инвесторам, какая классная внутри проделана инженерная работа, но люди, которые инвестируют, не в состоянии понять, как это круто внутри. Я начинаю задавать вопросы, и фаундер говорит: «Вау, наконец-то я нашел инвестора, который понимает, как устроено внутри! Вау, не может быть!». Мы один из двух фондов в долине, образованных, инкорпорированных фаундером-айтишником. Второй (может быть, первый пока) – это Andreessen Horowitz, или a16z, который организован двумя нёрдами-айтишниками. Я, тоже нёрд-айтишник, организовал еще один фонд и очень горжусь этим, потому что я с фаундерами говорю абсолютно на одном языке. Это очень симпатично многим фаундерам, с которыми мы общаемся и которые говорят: «Да, Виктор, ты реально в этом понимаешь». Наша компетенция – финтех, Многие стартапы финтеха, которые поднимают C, D Rounds, очень хотят наши деньги. Мне нужно час поговорить с фаундером, чтобы он понял, насколько я глубоко разбираюсь в финтехе, насколько я могу быть полезным с точки зрения финтеха, потому что у меня большой опыт в финтехе: я многое сделал в Сбере, в Альфе. Многое мы предсказали, что будет в финтехе развиваться, и я считаю это нашим конкурентным преимуществом. Все-таки я не хотел бы выпячивать свои знания: у нас есть еще четверо очень классных, суперпродвинутых и хорошо позиционирующих себя на рынке партнеров, у каждого есть свои компетенции в разных областях. Мы пытаемся это всячески развивать и демонстрировать рынку, насколько мы профпригодны с точки зрения понимания бизнеса компаний, в которые мы инвестируем. У нас всего 30 инвестиций было сделано за все время, рассмотрено более 1 000 компаний, у нас аж пять партнеров – это много для такого небольшого фонда. Мы приняли решение, что должно быть максимум 7-8 компаний на одного партнера, чтобы партнер мог очень глубоко погружаться в те бизнесы, портфели которых находятся у него в постоянной работе.

АН: Виктор, ты упомянул, что есть хайп в области необанков или payments. В инфраструктуре хайпа нет, потому что это связано, как ты сказал, с тем, что большинство инвесторов не очень разбираются в deeptech, поэтому не идут дальше того, что лежит на поверхности.

ВО: В том числе, да. Необанки унаследовали хайп мультипликаторов розничного сегмента, где неважно, что у вас там Lifetime Value/Customer Acquisition Cost (LTV/CAC) низкий (в лучшем случае 1,5Х, то есть вы тратите на маркетинг столько же, сколько зарабатываете на клиенте). Очень много в розничном финтехе бизнесов с LTV/CAC 1,5-2, хотя я считаю что ни один здоровый бизнес не должен иметь меньше 2,5. Тем не менее эти компании получают очень большой multiple, потому что они обслуживают большое количество розничных клиентов. Это наследование из розничной парадигмы идет, они считают, что когда-нибудь они разберутся, как повысить LTV, как зарабатывать на клиенте больше денег. Всегда можно предложить инвесторам гипотезу, как этот LTV может быть увеличен, а как уменьшен. Мы видим эволюцию финтеха, мы видим, что эти мультипликаторы LTV/CAC не улучшаются с течением времени, но даже ухудшаются. Тем не менее инвесторы верят, что необанки каким-то образом когда-то сменят классические банки, и дают им большие мультипликаторы. Классический банк зарабатывает на кредитном бизнесе. Тем не менее creditech сегодня не оценивается высоко. Большинство необанков вообще не выдают кредиты – они пытаются заработать на комиссии, на subscriptions, конвертации, на переводах, но не делают creditech. В моем представлении банки как маркетплейс денег, которые не развивают кредитный бизнес, обречены на низкую маржинальность. Только кредитный бизнес может придать маржинальности. При этом мультипликаторы кредитных бизнесов низкие сегодня. Они были высокие, пока пионер в области creditech Lending club не нарушил некие правила отчетности, за что был оштрафован, уже когда стал публичным. Его мультипликаторы сдулись, и мультипликаторы всего creditech в мире сдулись, даже в стартапах. Здесь была корреляция фондового рынка и рынка частного в creditech. Creditech в какой-то момент времени должен вернуться к нормальным мультипликаторам, потому что важно то, как вы даете кредиты, как устроен технологичный процесс, и это нужно оценивать как технологичный бизнес, а не как еще один очередной банк. Несмотря на то что именно необанки получат некий дисконт к сегодняшним оценкам, они не смогут выправить этот LTV/CAC на долгосрочной перспективе, и частные инвесторы, а потом и публичные разуверятся в них. Сейчас нет необанков (возможно, Monzo и Chime когда-то выйдут на IPO). Мы из всего многообразия финтеха пока видим только Robinhood, который «перформит» неплохо, но не сверх ожиданий. Наступит охлаждение к финтеху некредитному, и мультипликаторы вернутся в норму в финтехе. Мы встанем на кредитный финтех, а не только на комиссионные необанки. Можно и кредитный финтех назвать необанком, потому что там много игроков. Мы считаем, что мультипликаторы находятся внизу и они должны только расти, а мультипликаторы необанков комиссионного плана, наоборот, должны падать, потому что они находятся на границе разумного. Ответ на вопрос: «Где инфраструктура в этом?» – сейчас очень много инфраструктурных проектов в финтехе. Например, интересный проект маркета – это именно инфраструктурный проект, который предоставляет другим финтехам возможность на своих «рельсах» построить кредитные карты, построить бизнес, связанный с выпуском, обслуживанием кредитных и дебетовых карт. Это не только финтех, но и другие индустрии. Вы компания, находящаяся в Америке и делающая ритэйл в какой-то области, и вы хотите выпустить свою карту. Вам дорога либо к маркете, либо в чейз, либо еще в один-два банка, которые делают эти «рельсы». Все это, кроме маркеты, олдскульное, а маркета дает новую высокотехнологичную платформу для выпуска карт под своим брендом. Это я называю инфраструктурой. Это один из примеров инфраструктуры. Маркета – это отличный проект. Я думаю, будут появляться и другие проекты на американском рынке, сегодня для этого есть место. Мы как раз собирались инвестировать в некоторые такие проекты, они есть у нас в пайплане.

АН: Сервисы рассрочки типа Klarna относятся к creditech или к необанкам?

ВО: Их можно отнести к creditech. Возрождение creditech идет от таких проектов, Klarna, Affirm. Спасибо за хорошую подсказку. Это как раз возвращение мультипликаторов в creditech.

АН: Я слышал, что идеальный профиль стартапера – это когда для него это уже второй стартап или третий, то есть это такой серийный товарищ, который все уже знает. Это так на самом деле?

ВО: Это так. У стартапера есть определенный набор скиллов. Есть люди, которые отлично управляют небыстрорастущим малым бизнесом, а есть люди, которые отлично управляют крупным бизнесом. Вы не можете поставить человека, который хорошо управляет двумя продуктовыми магазинами, или сетью салонов одежды или химчисток, или еще каким-то малым бизнесом, руководить большим предприятием, ровно так же вы не можете поставить человека, руководящего большим предприятием, руководить салоном красоты или сетью заправок или химчисток. Это разные скиллы: одни нужны для управления большой корпорацией, другие нужны для управления малым бизнесом. Стартапер в себе сочетает несочетаниемое. Этот человек должен уметь управлять малым, микромалым, средним, крупным, крупнейшим бизнесом, притом, что иногда это бывает очень быстрая трансформация. Вы в бизнес, где два партнёра (включая вас) и два сотрудника, у вас все хорошо, через год вас уже 40, потому что вы денег, у вас все растет, а еще через год вас уже 400. Это в сто раз рост. Как можно считать той, которая была раньше? Они только название одно имеют. Это совершенно другая компания. А еще через год вас уже 4 000. У вас все круто, но это совсем другая компания. Умение трансформироваться с маленького до большого – очень уникальный набор качеств и компетенций. Большинство стартапов умирают не потому, что у них была плохая идея или плохой продукт, а потому, что у них неправильный, плохой execution. Венчурный инвестор берет на себя главный риск – это риск execution. Команда не справилась с управлением от маленького к большому. 50% стартаперов, фаундеров теряют свои ключевые позиции на на D Round, то есть на пятый-шестой год существования хорошей компании. Их меняют инвесторы. Почему? Они не могут больше эту компанию развивать. Они не знают, как ее развивать. Единицы фаундеров умею развивать компанию до какого-то очень большого размера. Поэтому у того стартапер, который сделал большой проект, ушел и делает снова, есть навык, и это очень крутой навык. Ты можешь быть уверенным, что этот человек сделает еще и еще. У нас есть компания Roofstock – это такой американский маркетплейс для инвестиций в недвижимость, где вы можете нажать на экране кнопочку «проинвестировать в дом» (который уже сдается в аренду). Вы покупаете тайтл на дом или часть тайтла (1/10 тайтла на дом). У вас есть appreciation, у вас есть арендный платёж (тот же купон); нажали кнопочку – продали, нажали кнопочку – купили.

АН: Так и называется?

ВО: Пока там нет блокчейна. Я думаю, что это хорошая история для блокчейна. Эти фаундеры сделали до этого проект, которые продали за 9 млрд долларов, крупнейшему IT-игроку в Америке. До этого они вывели компанию на публичный рынок, и до этого они продали стартап за тоже очень большие деньги. Они делают четвертый стартап вместе. Ты на них смотришь и понимаешь, что эти очень взрослые уже люди знают, что делают. Они не делают ошибок практически, потому что они их сделали раньше. Считайте это проходом по минному полю – они знают, где мины заложены. Они знают, как избежать проблем и ошибок. У стартапера есть только ограниченное количество холостых выстрелов. Если стартапер несколько раз критически ошибается, его компания ликвидируется. Большая корпорация может 100 раз ошибиться и тем не менее быть на плаву. Стартап несколько раз ошибся и все, его нет. Уменьшение количества ошибок (называется fail fast – если ты ошибся, ты должен быстро понять, что ты ошибся, и не палить на этом деньги; пошел в неправильном направлении – нужно быстро вернуться), этот скилл «быстро вернуться, не сделать ошибок» отличает системных операторов, системных антрепренеров от антрепренеров, которые в первый раз что-то делают. Наконец системные антрепренеры – это большая редкость. Я очень часто разговаривал со стартаперами, которые не делают второй стартап. Они сделали первый и не делают второй. Я спрашиваю: «Джон/Питер, почему второй раз не пошел делать? Почему кто-то идет, а ты не идешь?». Ответ очень простой и интересный: «Мы знаем, что то, что мы сделали, – большая удача. Мы столько раз были на волоске, столько раз нам везло, что мы не хотим второй раз пробовать». Это действительно очень тяжелый труд – 10-12 лет отдать стартапу; ты проходишь эти долины смерти каждый раз и каждый раз думаешь, что не дойдешь, но, когда доходишь, понимаешь, насколько тебе повезло. Многие это называют попутным ветром. Другими словами, это значит: «У нас была классная команда, классный продукт, еще просто повезло». Ты исключаешь степень везения, когда это системный оператор, когда этот человек уже много раз проходил одно и то же. Есть такие фаундеры у нас. Я фаундеру говорю простую мысль: «Если следующий стартап ты будешь делать, мне не важно, чем ты вообще будешь заниматься. Как только ты будешь готов делать второй стартап, у тебя появилась какая-то идея, я должен быть первым человеком, которому ты позвонишь. Я не глядя дам тебе миллион долларов». Но таких, как я, к сожалению, много.

АН: У него есть финансовые стимулы дальше продолжать. После первого он довольно самодостаточный человек.

ВО: Это вопрос не денег. Я разговаривал с фаундерами Roofstock за чашкой чая или бокалом вина вечером. Я говорю одному: «Зачем ты еще раз это делаешь? Тебе 60 лет, ты уже заработал столько денег, что хватит на пять поколений. Ты же зачем-то это делаешь». Это как мореплавание, открытие новых островов – это челлендж, это интерес; люди живут в этом. Для них это вопрос не заработка, а создания чего-то большого с нуля. Это действительно очень интересный процесс. Я считаю, что строю такой же стартап (я свой бизнес Fort Ross Ventures никак иначе не воспринимаю – это стартап на ранней стадии). Мы всего лишь управляем 650 млн долларов, это крайне мало. У нас будет очень много впереди челленджей. Мы должны вырасти в большой фонд, быть фондом номер один. Сегодня мы не фонд номер один, мы не top tier. Мы пока всего семь лет на рынке. Когда мы будем пятнадцать-двадцать лет на рынке (а я уверен, что мы будем на рынке), мы должны быть не хуже, а, может, и лучше, чем другие. Я не вижу, почему мы не можем создать структуру, которая будет успешно конкурировать с другими top tier фондами за лучшие сделки не в узкой категории, в которой мы сейчас можем конкурировать, а в гораздо болеет широкой (и не только 640 млн долларов под управлением, а 30 млрд долларов). Это мой челлендж, это стартап, который я развиваю. Это вопрос не денег, не заработка, но вопрос создания будущего, и я считаю, что венчурный бизнес проще всего охарактеризовать как инвестиции равно голосование деньгами за будущее. Мы голосуем деньгами и нашими усилиями за будущее, которое мы хотим построить. Мы занимаемся суперинтересным бизнесом, который позволяет конкурировать за будущее. Вы видите будущее одним, мы другим; вы вкладываете в одно, мы в другое. Это будущее каким-то будет. Я хочу, чтобы оно было таким, каким я его вижу. Это суперинтересное занятие, которым я собираюсь заниматься еще очень долгое время.

АН: Виктор, очень интересные ответы. У меня буквально два блиц-вопроса. Как сохранять гибкость ума? В твоей профессии важно не закостеневать, сохранять подвижность. Есть ли для этого какие-то секреты?

ВО: Да, безусловно, есть. Я думаю, что для любого стартапера важно быстро учиться. Мы живем в крайне быстро меняющемся мире. Быстро учиться, быстро ошибаться, быстро принимать правильные решения, возвращаться в отправную точку и снова стартовать – это критический путь для поддержания интереса к тому, что ты делаешь, и к тому, чтобы оставаться все время в активном состоянии, когда ты повышаешь пластику мозга. В то же время нужно все время менять для себя правила игры. Например, я перепробовал много диет. Я попробовал длинный fasting по пять-семь дней. Сейчас я ем один раз в день. У меня голодание двадцать часов. Я сегодня в последний раз поел в 12, следующий раз поем в 9 утра. С 9 до 12 или с 10 до 13 – это мое потребление пищи. Я занимаюсь скорочтением и развитием памяти. Я считаю, что память у меня достаточно хорошая. Есть такой способ обратного отсчета: если вы хотите сделать что-то в 90 лет, вы должны сделать примерно в 10 раз больше в 50. Если вы хотите в 90 лет один раз отжаться, вы должны хотя бы 10 раз (или больше) отжиматься в 50. Вы должны проецировать себя на 30-40 лет вперед, особенно если вам уже около пятидесяти, и делать в 10 раз больше сейчас, тогда вы потихоньку будете деградировать к тому, что вы сможете делать в 90 лет. Для себя установил некое правило, что я должен делать сейчас, чтобы в 90 лет делать то, что я хотел бы делать в 90. Это касается и питания, и спорта. Я часто меняю место жительства и считаю, что это полезно и для семьи, которая не очень часто приветствует мои изменения. Я считаю, что это очень полезно для детей и для меня. Я меняю привычки в еде, в одежде.

АН: Чтобы рутина не складывалась?

ВО: Да. Периодически вы должны начинать писать левой рукой и хотя бы несколько раз в неделю тренировать этот навык. Я часто на встрече пишу левой рукой. Это получается плохо, но я себя тренирую. Я думаю, что это в большой степени развивает пластику мозга. Быть оптимистом тоже очень важно.

АН: Как ты оцениваешь перспективы рынка труда в горизонте 20-30 лет?

ВО: Я считаю, что наряду с другими важными проблемами, такими, как климат, избыточное потребление энерго- и других ресурсов, большей проблемой является та проблема, которая стоит перед человечеством впервые. Проблема нехватки ресурсов перед людьми стояла: каменный век закончился не потому, что закончились камни; нефтяной век закончится не потому, что закончится нефть – как-то эти проблемы будут решены, и как-то будут решены проблемы изменения климата, причем гораздо более эффективно, чем мы себе можем представить. Человечество сегодня стоит перед проблемой массовой потери огромным количеством людей работы. Если сто лет назад извозчики смеялись над владельцами автомобилей, над водителями тогда только зарождающейся профессии, потом извозчики, фигурально выражаясь, стали водителями, и водителей стало больше, чем извозчиков, потому что лошадь и карета были у 0,001% населения, а машин сегодня в среднем по две штуки одну семью в Калифорнии. Количество водителей в мире прибавилось, потому что появилась новая технология, которая убила извозчиков. Мы живем в мире, когда массовая автоматизация, роботизация и доступ к образованию убивают огромное количество рабочих мест. Можно условно разделить всех людей: мы с тобой knowledge workers, то есть работаем головой (таких людей мало на планете, их, может быть, полтора миллиарда), остальные – это так называемые talent workers, то есть мастера, рабочие на станках, строители. Туда же я отношу людей, работающих на клавиатуре как на инструменте для работы, но не думающих головой. Да простят меня бухгалтеры, юристы (класса не которые Гарвард окончили, а которые делают простую работу), финансисты – их можно сравнить с людьми, работающими у станка, просто их станок – это компьютер. Все-таки там меньше работы головой, но больше скилл рутинной работы. Это такая рутинная работа, включая продавцов, финансистов, юристов (я уже не говорю про сельхоз сотрудников, которые огромное количество – миллиарды людей заняты в сельском хозяйстве). Массовая автоматизация приведет к вымыванию на протяжении одного поколения (тридцать лет) этой экспоненты. Уже сейчас она развивается очень медленно, и к тому моменту времени она, как любая технологическая экспонента, начнет развиваться очень быстро, и за одно поколение порядка 5 млрд человек получат доступ к очень дешевому и очень качественному образованию, которого нет сегодня, а потом именно из-за этого потеряют работу. Я отношу к этим категориям людей (чтоб для юристов не было обидно) и программистов. Я их сравниваю с телефонистами. Поначалу женская профессия в начале XX века, это была эксклюзивная, топовая работа – девушки перетыкали штырьки, чтобы люди разговаривали друг с другом. Количество телефонов должно было увеличиться, как и число этих девушек. Но потом на смену этим штырькам пришли декадно-шаговые и координатные АТС, и на одном поколении количество телефонисток вдруг уменьшилось, они больше были не нужны. То же самое произойдет с программистами (чтобы никого больше не обидеть, обижу программистов, коим являюсь я по крайней мере в душе). Программисты исчезнут, потому что программирование будет либо high end (low code no code сложные системы, которые нужно будет разрабатывать), либо его не будет вообще. Профессия обычного рядового программиста исчезнет и будет никому не нужна. Соответственно эти люди перестанут производить, но при этом впервые в истории человечества ВВП от этого не уменьшится. Раньше ВВП было привязано к рабочим рукам. Всем известно, что в XX веке самым большим донором увеличения ВВП мира были женщины, которых автоматизация освободила от ручного труда дома: от бесконечной готовки, потому что появился холодильник, стирки, потому что появились стиральная и посудомоечная машины. Женщина вышла на рынок труда и этим увеличила ВВП, потому что ВВП был привязан к человеку. Можно было, увеличив производительность, увеличить ВВП. Но теперь ВВП привязан к роботу, к автоматизированному процессу. Робот работает 24/7, не устает, не требует отпуска и генерирует ВВП. Соответственно количество и качество жизни будут улучшаться, количество ВВП будет увеличиваться, а количество людей, которые будут работать, будет уменьшаться. Обязательный, гарантированный доход станет чем-то само собой разумеющимся. Человек есть такая сущность, которой нужно все время что-то делать, нужна деятельность. Это иллюзия, что человек может целыми днями лежать на диване и ничего не делать – все равно что-то он должен делать. Вопрос состоит в том, какая будет экономика вокруг миллиардов людей, которые потеряют работу. Что они будут делать? Они должны будут что-то сгенерировать, но неизвестно что. Можно поспекулировать и сказать, что Meta, которая сейчас придумана Цукербергом, – это как раз дорога в параллельные вселенные, в Аватар, в виртуальную экономику. Виртуальная экономика сегодня – это три копейки в мировом масштабе (это игры). Виртуальной экономики почти нет, только зарождаются NFT. Очень может быть, что виртуальная экономика будет более реальной, как и экономика космоса. Меня спрашивали: «Может ли она быть большой?». Если мы говорим про космос, она может быть сверхбольшой, потому что это космос, а мы живем на маленькой планете Земля. Какой может быть экономика космоса? Сколь угодно большой, бесконечной. То же самое с виртуальной экономикой. Она может быть бесконечной. Там нужно задавать новые ценности и новые продукты. Очень может быть, что большинство людей в новом поколении (это уже происходит) станут криэйторами и будут развивать свои скиллы в этом направлении. Но это спекуляция. Мы не знаем, как будет по-настоящему. Я думаю, что этот переход будет драматичен, он не будет прост. Ни у одной нации, ни у одного правительства мира сегодня этот вопрос не стоит под номером один в повестке. Даже под номером двадцать не стоит. Сегодня в Америке другая проблема: Amazon недозаработал 6 млрд долларов в прошлом, третьем, квартале, потому что ресурсов нет, людей, человеческого ресурса нет. Людей не смогли нанять на работу. В Америке исторически низкая безработица (2 100 000 человек). Такого не было за всю историю Америки – даже во время войны безработица была больше, чем сейчас. Спрос не удовлетворен предложением. Но это временное явление, это отложенный спрос, потому что мир дискретный. В 2020 году ничего не произвели, потому что была пандемия. Потребность есть, сейчас есть волна отложенного потребления, она запаздывает, поэтому мы видим везде дефицит. Кто мог предположить, что мы в конце 2021 года XXI века будем жить в тотальном дефиците. В Америке невозможно купить секонд-хенд автомобиль. Невозможно. Я приехал к сыну покупать машину, мне говорят: «Есть Subaru и Ford, две машины». Я говорю: «Сколько стоит?». Назвали цену. Я смотрю на эту шестилетней давности машину и говорю: «Слушайте, она стоит, как новый автомобиль. Как такое может быть?». Мне говорят: «Нет машин, поэтому так стоит». Я говорю: «Слушайте, а новую можно купить?» «Да, новую можете купить за эти же деньги, но только девять месяцев ждать надо, пока ее поставят». Тотальный дефицит всего от контейнеров до людей. Это временное явление. Я думаю, что мы этот дефицит людей скоро преодолеем и в перспективе 20-30 лет столкнемся с совсем другой проблемой – куда девать людей. Мне кажется, государства должны об этом думать сегодня.

АН: Твой совет новым поколениям – заниматься креативными профессиями, где высокая добавочная стоимость умственного труда?

ВО: Я думаю, что мир наших детей или наших внуков – это мир очень узкоспециализированных суперпрофессионалов. Сегодня потребности таковы, что все больше специализации происходит и такие дженералисты, как мы с тобой (тем более управленцы-дженералисты), не будут востребованы. Нужно будет быть узким специалистом в очень узкой области., компетенции. Talent будет равен knowledge. Вы будете криэйтором, но вы должны быть knowledge криэйтором, вы будете что-то такое изобретать. Этот паттерн узкой направленности, специализации ведет к тому, что вы больше не будете трудоустроены в одной компании. Это невозможно. Когда вы такой узкий специалист, вы не можете постоянно быть востребованы в одной компании. Вы будете работать там, где учитесь, на платформе, которая будет очень хорошо знать ваши компетенции и скиллы, а ваше время будут покупать компании, корпорации, и в этом смысле вы будете криэйтором и фрилансером. Мы все будем криэйторами-фрилансерами, потому что мы не будем больше сотрудниками корпораций, потому что корпорациям наш труд 24/7 (читай: 8/5) будет не нужен. Мы будем отдельно трудиться чуть-чуть в Apple, чуть-чуть в Google, чуть-чуть в Сбере, потому что по-другому будет выглядеть рынок труда. Это мой прогноз на будущее.

АН: Виктор, спасибо за очень интересную дискуссию. Я бы хотел бы поблагодарить за то, что пришел к нам. У нас в гостях был Виктор Орловский, основатель и управляющий партнер венчурного фонда Fort Ross Ventures. Еще раз, Виктор, спасибо.

ВО: Спасибо тебе, Александр.

АН: Надеюсь, увидимся еще раз.

ВО: Сто процентов.